Николай Муравьев — адвокат, заклеймивший царизм

Николай Константинович Муравьев (1870 – 1936) – присяжный поверенный, общественный деятель, глава Чрезвычайной следственной комиссии (1917 г.)

Потомственный дворянин Николай Константинович Муравьев родился 21 марта 1870 г. в Москве. В 1887 г. он окончил 1-ю Московскую гимназию и поступил на медицинский факультет Московского университета, но весной 1891 г., будучи в Петербурге, принял участие в студенческих «беспорядках» (а именно в так называемой шелгуновской демонстрации), был за это исключен из университета и выслан в Казань под негласный надзор полиции. 13 сентября 1891 г. Муравьев был зачислен на медицинский факультет Казанского университета, где проучился год и вновь был замечен в сношениях с неблагонадежными студентами. К осени 1892 г. он вернулся в Москву, на медицинский факультет Московского университета, через несколько месяцев перешел на юридический факультет, но 28 октября 1894 г. за связь с политическими эмигрантами вторично был арестован, вновь исключен с лишением права поступать в университет еще раз и выслан из Москвы. Диплом о высшем образовании он все-таки получил в 1896 г., сдав экстерном экзамены за юридический факультет при Казанском университете.

Осенью 1896 г. Муравьев был принят помощником к присяжному поверенному Н. П. Рождественскому – «малоизвестному адвокату, но человеку революционно настроенному, пострадавшему за сношения с революционерами 80-х годов». Отныне Николай Константинович связал свою судьбу с присяжной адвокатурой на все время до ее упразднения властью Советов (с 1900 г. он был присяжным поверенным при Московской судебной палате). Он сразу выдвинулся в ряд инициаторов и лидеров «молодой адвокатуры»: уже в 1896 г. Муравьев и четверо его коллег и единомышленников (П. Н. Малянтович, В. А. Маклаков, Н. В. Тесленко, М. Ф. Ходасевич – брат поэта Владислава Ходасевича) создали в Москве кружок молодых адвокатов. Эта, как называл ее Муравьев, «московская пятерка» и положила начало первому по времени и самому авторитетному из кружков политической защиты.

Стоит отметить, что всю жизнь Муравьев был связан с Москвой, но в качестве адвоката по уголовным и политическим делам объездил всю Россию. Только за 1900–1905 гг. он выступал на 16 крупных политических процессах – чаще, чем кто-либо из адвокатов, а с 1906 г. таких процессов в его послужном списке стало еще больше. Среди них были дела об антиправительственных демонстрациях в Сормове и Нижнем Новгороде (1902), о восстании моряков в Севастополе (1906) и о подготовке покушения на Николая II (1907), о Петербургском Совете рабочих депутатов (1906) и Выборгском воззвании депутатов I Государственной Думы (1907), о вооруженном восстании в Москве на Красной Пресне (1906). На судебном процессе социал-демократической фракции IV Государственной Думы (1914) Муравьев защищал (вместе с А. Ф. Керенским) Г. И. Петровского – будущего наркома внутренних дел РСФСР.

Николай Константинович был не только искусным судебным оратором, но и организатором политических защит, а главное – очень эрудированным правоведом. Быстро заслужив репутацию первоклассного криминалиста, он в тех случаях, когда защита была коллективной, брал на себя самую трудную, хотя и наименее эффектную часть общей задачи – доказывать юридическую несостоятельность обвинения. При этом он не избегал и политических обличений суда, прокуратуры, царского режима. «Несправедливость суда, – внушал он судьям, – не есть только дело государственной власти, она есть дело национальное». Объектами его обличений становились и «проникающие щупальца гигантского паука» капитализма, и «отвратительное царство самоуправства и беззакония» во владениях великого князя Сергея Александровича – дяди Николая II. Защищая обвиняемых в «аграрных беспорядках» 1905 г., Муравьев прямо говорил, что «удивляться надо не жестокости крестьянина, а его долготерпению», ибо условия жизни российских крестьян были тогда невыносимы. Самоотверженность «народных заступников» из революционного лагеря импонировала Муравьеву. «Меня удивляет, – говорил он на суде по делу о первомайской 1902 г. демонстрации рабочих в Сормове, – как у обвинителя не содрогнулось сердце от исповеди подсудимого Заломова. Не верить, что Заломов пошел на демонстрацию ради блага рабочих, равносильно отрицанию евангельского завета «за других положить жизнь свою».

Кроме участия (всегда безвозмездного) в политических процессах, Муравьев и члены его кружка «молодой адвокатуры» вели уголовные, гражданские, религиозные дела (например, громкое дело «павловских сектантов» 1902 г., т. е. 68 крестьян с. Павловска Сумского уезда Харьковской губернии, обвиняемых во «вражде» к официальной церкви), давали бесплатные юридические консультации для крестьян и рабочих, следили за «нравственностью сословия» адвокатов.

Преуспевая на адвокатском поприще, Муравьев не изменял радикальным убеждениям своей юности. Царские власти считали его сугубо «неблагонадежным» и безустанно вели за ним негласное наблюдение. В жандармском досье «О дворянине Николае Константинове Муравьеве» за 1898–1903 гг. отмечен его третий арест 12 марта 1898 г. вместе с присяжным поверенным Н. В. Тесленко и помощником присяжного поверенного А. А. Иогансеном (близким другом семьи Муравьева) по обвинению в сношениях с Киевским социал-демократическим «Союзом борьбы за освобождение рабочего класса». Вообще, по своим убеждениям Муравьев, как и его товарищ по московскому кружку П. Н. Малянтович или петербургские звезды «молодой адвокатуры» Н. Д. Соколов, А. С. Зарудный, Л. Н. Андроников, стоял «на крайнем левом фланге» политической защиты. Именно Муравьев ввел в ряды московской организации РСДРП адвоката-большевика В. А. Тарарыкова.

Но как демократ широкого диапазона взглядов, Муравьев сотрудничал и с меньшевиками, эсерами, трудовиками, кадетами. Нетерпим он был только к правительственной реакции – к ее воротилам и лакеям. Неслучайно махровый идеолог самодержавия К. П. Победоносцев говорил о Муравьеве и его товарищах-адвокатах: «Их надо повесить». Кстати, московский генерал-губернатор Ф. В. Дубасов после очередного (четвертого!) ареста Муравьева в первую ночь декабрьского 1905 г. восстания в Москве собирался его расстрелять, но I Государственная Дума освободила его «с высылкой в Тверь».

После Февральской революции 1917 г. юридический и политический кредит Н. К. Муравьева был уже настолько велик, что он стал председателем Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства по расследованию преступлений царского режима. 26 мая на допросе в этой комиссии давал свидетельские показания В. И. Ленин. С марта 1917 г. Муравьев, как явствует из неопубликованного дополнения к его «Автобиографической заметке», был членом Комиссии по восстановлению Судебных уставов Александра II и вместе с Н. П. Карабчевским возглавлял в ней подкомиссию по пересмотру накопившихся за 1870–1900-е гг. ограничений адвокатуры. Однако в ноябре 1917 г. советское правительство упразднило и судебные комиссии Временного правительства с их подкомиссиями, и сам институт адвокатуры.

В советское время Муравьев служил юрисконсультом различных учреждений, включая Московский народный банк, Кустарсоюз, Экспортхлеб, Наркомпрос и Наркомат внешней торговли, куда он был приглашен лично наркомом Л. Б. Красиным. И лишь спустя 5 лет он вновь принял участие в адвокатской жизни. Так, в «Автобиографической заметке» Муравьева говорится: «В 1922 г. по предложению председателя Московского совета Л. Б. Каменева и тогдашнего народного комиссара юстиции Д. И. Курского принял деятельное участие в инициативной группе, имевшей поручение правительства составить проект положения об адвокатуре. Этот проект с некоторыми изменениями стал потом Положением об адвокатуре. Названия «Коллегия защитников» и «Президиум коллегии защитников» были предложены мною». Сам Муравьев был избран членом Президиума коллегии защитников.

1922 г. стал одним из важнейших в жизни и деятельности Н. К. Муравьева. Помимо участия в разработке статуса новой адвокатуры, летом этого года он взял на себя смелость выступить защитником на судебном процессе лидеров партии эсеров в специальном присутствии Верховного революционного трибунала при ВЦИК РСФСР. Протестуя против инспирированного властями вмешательства в ход процесса со стороны «делегатов трудящихся», Муравьев заявил: «Горе той стране, горе тому народу, которые с неуважением относятся к закону!» Председатель Трибунала Г. Л. Пятаков прервал его заявление: «Я призываю вас к порядку и делаю вам замечание за оскорбление русского народа!»

В 1930 г. по представлению бывших подзащитных Муравьева ему была назначена от Советского правительства персональная пенсия. Умер Николай Константинович 31 декабря 1936 г. в больнице так называемого Института лечебного питания на Яузском бульваре в Москве (похоронен на Новодевичьем кладбище), что, может быть, и спасло его от более горькой участи товарищей по «молодой адвокатуре» – Малянтович и Лопатин-Барт были расстреляны, а Мандельштам умер в тюрьме НКВД. Во всяком случае, сталинский террор не пощадил семью Муравьева. Его вдова Екатерина Ивановна, обе дочери и оба зятя были арестованы и томились в ГУЛАГе.

**Как это было**

Отношения со Львом Толстым

Высокий профессионализм, демократизм, искренность Н. Муравьева («Парень – ясный», – писал о нем в 1901 г. А. М. Горький) сделали его популярным в передовых кругах российского общества. На него обратил внимание Лев Толстой. По его приглашению Муравьев впервые побывал у него в Ясной Поляне осенью 1902 г. После этого «от времени до времени, – читаем о Толстом в автобиографии Муравьева, – он направлял ко мне лиц, нуждавшихся в юридической помощи и защите, главным образом по религиозным или крестьянским делам». Таковы, к примеру, были дела «толстовцев» Н. Д. Родионова (1905 г.) и В. А. Молочникова (1908 г.), обвиненных в распространении «недозволенных» сочинений Толстого. После того, как Муравьев добился оправдания Молочникова, Толстой написал Николаю Константиновичу: «Мне кажется, что я уже так надоел Вам своими поручениями, что Вы должны бы давно отказывать мне, а вместо этого Вы все продолжаете делать мне доброе и приятное».

В годы столыпинщины Муравьев ездил к Толстому в Ясную Поляну «рассказать про политические суды», и под впечатлением его рассказов Толстой написал в 1908 г. всемирно знаменитую статью «Не могу молчать», где заклеймил «преступность и глупость» виселичных оргий П. А. Столыпина. Секретарь Толстого Д. П. Маковицкий сделал такую запись: «При Муравьеве-адвокате Л. Н. сказал, что прежде действия революционеров возмущали, а теперь, сравнивая их с теми ужасами, которые Муравьев рассказывал про военные суды, смертные казни, он видит, что революционеры в сравнении с ними – святые люди».

Именно Муравьев составил завещание Толстого, согласно которому все написанное Толстым объявлялось «ничьей частной собственностью». При этом личный архив самого Николая Константиновича (41 единиц хранения) хранится в Государственном музее Л. Н. Толстого в Москве.